Ричард Рорти - «Философия и Зеркало природы». Комментарии.

[hitthelimit]

Сколько я себя помню, мне всегда хотелось заглянуть за занавес, посмотреть, что по другую сторону экрана. Не было такой сказки, истории, которую я не хотел бы вычерпать до самого дна. Вопросы «зачем?» и «что дальше?» всегда были моими самыми любимыми. Со временем эта врожденная черта приобрела форму паранойи — узнать, понять, что за чертой. Этакий аналог  третьего кадавра профессора Выбегайло, только в виде «почемучки».

 

Сегодня, знакомясь с творчеством очередного мыслителя, я, наученный опытом всей жизни, уже ищу не ответ на свое неизбывное «почему?», а только лишь линию среза интроспекции, флажки, обозначающие черту, за которую человек не смог заступить. В итоге в списке знакомств появляются две неизменные галочки: одна — удовлетворение, что такой предел обнаружен, вторая — разочарование, что ответа на вопрос все равно нет.

Прочтение этой книги стало для меня вызовом. Я склонен выдавать щедрые кредиты доверия под обещание собеседника/автора разобраться. Рорти превзошел всех, с кем я имел дело до сих пор. Так четко и бескопромисно о сущности квалия не говорил никто. Глава вторая «Личности без умов» просто очаровала меня. В системе моих взглядов понимание сущности собственных состояний занимает центральное место, и я тут же сказал себе — читай дальше, этот человек вычерпает сказку до дна. Ага, сейчас...

Прежде, чем перейти к основной цитате, я все-таки не могу не отдать должное Рорти как тонкому анализатору и мыслителю. Он скурпулезно разобрал все нюансы отношений философов всех времен к проблемам обоснования, различения, ментального и прочих, и организовал свои выводы в строгий линейный ряд, упорядочив существенное и отбросив несущественное, что было у бехивеористов, релятивистов, позитивистов в рамках новейших философских подходов.

Но, и увы, философ остался философом. В лице Рорти, я полагаю, мы имеем блестящий пример того, как блестящий аналитический ум находит оптимальный выбор в рамках уже предложенных многочисленных подходов, но оказывается не в состоянии преодолеть рамки, в которых все эти подходы вызрели. Это, в сущности, различает прямое понимание и понимание вычислением, как мне кажется. Рорти «вычислил» невозможность дихотомии «ментальное — материальное» методом скурпулезного разбора воображаемых ситуаций. Его заключение

«...я предлагаю, чтобы мы отказались от взгляда, согласно которому мы обладаем непоправимым познанием благодаря некоторому специальному отношению к специального рода объектам, называемым „ментальными объектами".»

при всей его очевидной правильности выглядит для меня скорее расчетным, нежели прямым пониманием. Я так считаю потому, что прямые понимания такого рода, уж если они приходят, не позволяют человеку остановиться на полдороге, они обязательно заставят его попытаться заглянуть по другую сторону занавеса.

Но в конце книги я нахожу то место, которое меня по настоящему интересует:

«Страх науки, „сайентизма", „натурализма", самообъективации, обращения посредством слишком большого знания в вещь, а не в личность, есть страх, что весь дискурс станет нормальным дискурсом. То есть это страх, что найдутся истинные или ложные ответы на каждый вопрос, который только можно задать, так что человеческая ценность будет заключаться в знании истин, и человеческая добродетель окажется просто обоснованной истинной верой. Это пугает, потому что это отсекает возможность того, что появится что-либо новое под луной, возможность того, что человеческая жизнь заключается в поэзии, а не просто в размышлении.

Но опасности анормальному дискурсу исходят не от науки или натуралистической философии. Они исходят от скудного питания и секретной полиции. Если есть библиотеки и праздный досуг, разговор, начатый Платоном, не кончится самообъективацией — не потому, что некоторые аспекты мира или человеческих существ избегли участи объектов научного исследования, но просто потому, что свободный и праздный разговор порождает анормальный дискурс так же спонтанно, как костер — летящие искры.

Если мы рассматриваем познание не как сущность, которая должна быть описана учеными или философами, а как право верить по существующим стандартам, тогда мы на правильном пути к рассмотрению разговора как окончательного контекста, в рамках которого должно быть понято познание. Фокус при этом сдвигается с отношения между человеческими существами и объектами их исследования на отношение между альтернативными стандартами обоснования и отсюда — к действительным изменениям в этих стандартах, которые производятся интеллектуальной историей.

Тот факт, что мы можем продолжать разговор, начатый Платоном, без обсуждения тех тем, которые хотел обсуждать Платон, иллюстрирует различие между трактовкой философии как голоса в разговоре и трактовкой ее как предмета, Fach, поля профессионального исследования.»

С одной стороны, у меня нет претензий к сути изложенного. Человек таки добрался до экрана и провел по нему рукой. Но это же только увертюра! Страх самообъективизации, хотя и столь очевидный — это не совсем то, что по другую сторону экрана. В рамках столь блестяще обоснованной им релятивности статуса субъекта в мире можно не опасаться прихода времени, когда истины убъют право человека на флуд.

С другой стороны, меня озадачивает, как человек с такими аналитическими способностями может остановиться у экрана, и даже не поинтересоваться самой возможностью заглянуть за него. Это и есть пример предельной личной интроспекции в отдельно взятом случае. Можно возразить, что Рорти — блестящий философ, и нет смысла требовать от него большего. Но тут кроется парадокс: само его исследование имеет характер всеобщности, хотя и утверждая тотальное право частного на жизнь, в самом себе скрывает обоснование, против которых Рорти так храбро и убедительно сражался. Это наша карма: иметь неявные обоснования своих выводов за экраном, за линией среза интроспекции. Наконец, это просто глупо: быть смертным, но вести себя, как бог. Все выводы Рорти имеют атемпоральный и статичный смысл и не привязаны к человеку непосредственно, что естественно и похвально для классической философии, но совершенно бесполезно для самого человека.

Уж если оставаться философом, то не следовало приводить мысль футуристического плана о безоблачных перспективах существования человека в условиях наступления всеобщей рационализации, так как такого рода прогноз не покрывается исчерпывающим образом смыслом — абстрактно верных - умозаключений Рорти. Рорти, вольно или невольно, сводит функционирование психики человека к возможности анормального дискурса, но дискурс — вторичный продукт психики, как и межсистемная коммуникация в целом. Первичным для психики скорее является встроенное стремление к самостабилизации методом наименьших затрат. Здесь философия заканчивается, равно как она никогда и не начиналась — для реальности. Но это уже Зазеркалье...

 

PS И снова не могу отдать должное уму Рорти. Вот это его предсказание точно сбывается:

 

«Вероятно, философия станет чисто наставительной, так что самоидентификация философа будет характеризоваться только в тер­минах книг, которые читаются и обсуждаются, а не в терминах проблем, которые должны были быть решены. Вероятно, будет найдена новая форма систематической философии, которая не имеет ничего общего с эпистемологией, но которая, тем не менее, делает нормальное философское исследование возможным.»

 

Не берусь судить о калибре, но по сути, а может быть, даже на шаг впереди, именно таким философом является уважаемый Болдачев, максима которого так и гласит: все, что сказал философ — верно по определению. Тем более это верно, если ты бог и бессмертен :)

 

 

Comments

[igor-dzhadan.livejournal.com]

==Рорти же говорит только о пользовании одним и тем же словарем.==

- Это на первый взгляд слабое условие на самом деле не так просто. Ведь, если совпадение терминов и значений уже обеспечено, излишней становится всякая классическая философская беседа, в основе которой лежит исправление имён, будь то сократовская маевтика или философская метода Конфуция. И тогда где место для продолжения "разговора, начатого Платоном"?

Если же стороны по разному понимают семантику сказанного, и при этом настаивают каждый на своем собственном понимании, разговор превращается в беседу слепого с глухим. А что такое понимание семантики? Это ведь по сути общие представления о мире. Ну, не в точности одинаковые, но общие с точностью до некоторого терминологического базиса. Таким образом, от разговора о реальности не увернуться даже опустив эпистемологическую планку до уровня требования терминологического единства.


Но я далёк от настроения начинать развернутый спор с Рорти, тем более - в его отсутствие)
Я на вот какую деталь хотел обратить Ваше внимание:

==«...я предлагаю, чтобы мы отказались от взгляда, согласно которому мы обладаем непоправимым познанием благодаря некоторому специальному отношению к специального рода объектам, называемым „ментальными объектами".»==

- Мне показалось, что в переводе - была допущена существенная неточность. Мне кажется, что перведенное "непоправимое познание" - в оригинальном тексте должно быть unreformable knowledge , то есть надо было перевести в данном случае: "непогрешимое познание" или "не нуждающееся в уточнении познание", поскольку из контекста следует, что автор именно это имеет в виду. Он ведь имеет в виду ненадежность интроспекции в данном случае?

[hitthelimit.livejournal.com]

К следующему абзацу:

"Я полагаю, что единственный ответ, который эти философы должны дать, состоит в том, что в случае феноменальных свойств нет никакого различия явления и действительности. Это равносильно определению физического свойства как такого свойства, которое может быть ошибочно приписано чему-либо, а феноменального свойства — как такого, относительно которого такая ошибка невозможна. (Например, человек, испытывающий боль, не может ошибаться относительно того, как ощущается боль). При таком определении совершенно тривиально, что никакое феноменальное свойство не может быть физическим. Но почему это эпистемическое различение должно отражать онтологическое различение? Почему наша эпистемическая привилегия непоправимости* относительно того, какими вещи кажутся нам, должна отражать различие между двумя царствами сущностей?"

дается сноска:

* Термин „incorrigibility" переводится мною как „непоправимость". В этой связи уместно привести выдержку из самого последнего издания авторитетного философского словаря (статья „privileged access"), проливающую свет на значение этого термина и ряд других терминов и концепций, которые имеют хождение в современной эпистемологии, и которые встретятся нам в дальнейшем.
„Привилегированный доступ — особое осознание человеком содержания своего ума. Со времен Декарта многие философы считали, что осознание человеком событий в своем собственном уме некоторым образом отлично от способов осознания им как физических объектов, так и ментальных состояний других людей. Картезианцы считают такой способ осознания привилегированным в нескольких отношениях. Во-первых, он должен быть непосредственным, причинно и эпистемически. В то время как познание физических объектов и их свойств приобретается через пространственно опосредующие причины, познание своих собственных ментальных состояний не включает таких причинных цепей. И в то время как веры о физических свойствах оправдываются апелляцией к тем способам, которыми объекты являются чувственному опыту, веры о свойствах своих собственных ментальных состояний не оправдываются апелляцией к свойствам другого сорта. Я оправдываю мою веру в то, что бумага, на которой я пишу, является белой, тем, что она кажется белой при нормальном свете. В противоположность этому, моя вера в кажимость белого в моем визуальном опыте представляется самооправданной.

Что касается вашего замечания:

«Если же стороны по разному понимают семантику сказанного, и при этом настаивают каждый на своем собственном понимании, разговор превращается в беседу слепого с глухим. А что такое понимание семантики? Это ведь по сути общие представления о мире. Ну, не в точности одинаковые, но общие с точностью до некоторого терминологического базиса. Таким образом, от разговора о реальности не увернуться даже опустив эпистемологическую планку до уровня требования терминологического единства.»

то я вижу тут два момента. Первый, в котором мы наверняка сойдемся, это то, что семантическое перекрытие терминов не может быть полным, что не мешает нам говорить об использовании одного и того же словаря. Наполнение этого перекрытия, равно как и введение новой семантики и есть основа дискурса. Более существенный момент заключается в том, что вы делаете уклон в сторону нормального дискурса, в то время как Рорти не настаивает на важности такого различения. Там, где похоронена дихотомия, субъективные цветы не растут.