"Я полагаю, что единственный ответ, который эти философы должны дать, состоит в том, что в случае феноменальных свойств нет никакого различия явления и действительности. Это равносильно определению физического свойства как такого свойства, которое может быть ошибочно приписано чему-либо, а феноменального свойства — как такого, относительно которого такая ошибка невозможна. (Например, человек, испытывающий боль, не может ошибаться относительно того, как ощущается боль). При таком определении совершенно тривиально, что никакое феноменальное свойство не может быть физическим. Но почему это эпистемическое различение должно отражать онтологическое различение? Почему наша эпистемическая привилегия непоправимости* относительно того, какими вещи кажутся нам, должна отражать различие между двумя царствами сущностей?"
дается сноска:
* Термин „incorrigibility" переводится мною как „непоправимость". В этой связи уместно привести выдержку из самого последнего издания авторитетного философского словаря (статья „privileged access"), проливающую свет на значение этого термина и ряд других терминов и концепций, которые имеют хождение в современной эпистемологии, и которые встретятся нам в дальнейшем. „Привилегированный доступ — особое осознание человеком содержания своего ума. Со времен Декарта многие философы считали, что осознание человеком событий в своем собственном уме некоторым образом отлично от способов осознания им как физических объектов, так и ментальных состояний других людей. Картезианцы считают такой способ осознания привилегированным в нескольких отношениях. Во-первых, он должен быть непосредственным, причинно и эпистемически. В то время как познание физических объектов и их свойств приобретается через пространственно опосредующие причины, познание своих собственных ментальных состояний не включает таких причинных цепей. И в то время как веры о физических свойствах оправдываются апелляцией к тем способам, которыми объекты являются чувственному опыту, веры о свойствах своих собственных ментальных состояний не оправдываются апелляцией к свойствам другого сорта. Я оправдываю мою веру в то, что бумага, на которой я пишу, является белой, тем, что она кажется белой при нормальном свете. В противоположность этому, моя вера в кажимость белого в моем визуальном опыте представляется самооправданной.
Что касается вашего замечания:
«Если же стороны по разному понимают семантику сказанного, и при этом настаивают каждый на своем собственном понимании, разговор превращается в беседу слепого с глухим. А что такое понимание семантики? Это ведь по сути общие представления о мире. Ну, не в точности одинаковые, но общие с точностью до некоторого терминологического базиса. Таким образом, от разговора о реальности не увернуться даже опустив эпистемологическую планку до уровня требования терминологического единства.»
то я вижу тут два момента. Первый, в котором мы наверняка сойдемся, это то, что семантическое перекрытие терминов не может быть полным, что не мешает нам говорить об использовании одного и того же словаря. Наполнение этого перекрытия, равно как и введение новой семантики и есть основа дискурса. Более существенный момент заключается в том, что вы делаете уклон в сторону нормального дискурса, в то время как Рорти не настаивает на важности такого различения. Там, где похоронена дихотомия, субъективные цветы не растут.
no subject
"Я полагаю, что единственный ответ, который эти философы должны дать, состоит в том, что в случае феноменальных свойств нет никакого различия явления и действительности. Это равносильно определению физического свойства как такого свойства, которое может быть ошибочно приписано чему-либо, а феноменального свойства — как такого, относительно которого такая ошибка невозможна. (Например, человек, испытывающий боль, не может ошибаться относительно того, как ощущается боль). При таком определении совершенно тривиально, что никакое феноменальное свойство не может быть физическим. Но почему это эпистемическое различение должно отражать онтологическое различение? Почему наша эпистемическая привилегия непоправимости* относительно того, какими вещи кажутся нам, должна отражать различие между двумя царствами сущностей?"
дается сноска:
* Термин „incorrigibility" переводится мною как „непоправимость". В этой связи уместно привести выдержку из самого последнего издания авторитетного философского словаря (статья „privileged access"), проливающую свет на значение этого термина и ряд других терминов и концепций, которые имеют хождение в современной эпистемологии, и которые встретятся нам в дальнейшем.
„Привилегированный доступ — особое осознание человеком содержания своего ума. Со времен Декарта многие философы считали, что осознание человеком событий в своем собственном уме некоторым образом отлично от способов осознания им как физических объектов, так и ментальных состояний других людей. Картезианцы считают такой способ осознания привилегированным в нескольких отношениях. Во-первых, он должен быть непосредственным, причинно и эпистемически. В то время как познание физических объектов и их свойств приобретается через пространственно опосредующие причины, познание своих собственных ментальных состояний не включает таких причинных цепей. И в то время как веры о физических свойствах оправдываются апелляцией к тем способам, которыми объекты являются чувственному опыту, веры о свойствах своих собственных ментальных состояний не оправдываются апелляцией к свойствам другого сорта. Я оправдываю мою веру в то, что бумага, на которой я пишу, является белой, тем, что она кажется белой при нормальном свете. В противоположность этому, моя вера в кажимость белого в моем визуальном опыте представляется самооправданной.
Что касается вашего замечания:
«Если же стороны по разному понимают семантику сказанного, и при этом настаивают каждый на своем собственном понимании, разговор превращается в беседу слепого с глухим. А что такое понимание семантики? Это ведь по сути общие представления о мире. Ну, не в точности одинаковые, но общие с точностью до некоторого терминологического базиса. Таким образом, от разговора о реальности не увернуться даже опустив эпистемологическую планку до уровня требования терминологического единства.»
то я вижу тут два момента. Первый, в котором мы наверняка сойдемся, это то, что семантическое перекрытие терминов не может быть полным, что не мешает нам говорить об использовании одного и того же словаря. Наполнение этого перекрытия, равно как и введение новой семантики и есть основа дискурса. Более существенный момент заключается в том, что вы делаете уклон в сторону нормального дискурса, в то время как Рорти не настаивает на важности такого различения. Там, где похоронена дихотомия, субъективные цветы не растут.